Она подняла брови.
— Прости, — бросила она надменно. — Но боюсь, что ты потерял меня. Его глаза сузились.
— Я бы назвал их извращенцами, — прошипел он.
— Извращенцами? — гневно перебила она его. — О чем, черт побери, ты говоришь?
— О публике, — выкрикнул он. — О тех, кто приходит поглазеть на тебя. Крессида громко рассмеялась.
— Оставь, Стефано, ты хочешь сказать, что я одета непристойно?
— И тебе они нравятся? — неожиданно спросил он таким загадочным тоном, что она почувствовала опасность.
В растерянности она уставилась на него:
— Кто они?
— Эти мужчины в зале, которые смотрят на тебя, которые хотят тебя и мечтают переспать с тобой. Это тебя возбуждает? Да?
Она попыталась отвернуться, но Стефано остановил ее легким движением руки, однако не обманувшем ее ни на секунду — за притворной легкостью скрывалась железная хватка.
— Ведь так? — настаивал он. — Тебе нравится, когда они смотрят на.., твою грудь?
Она ахнула, когда он почти ленивым движением протянул руку и обвел пальцем вокруг ее соска, а затем, поглаживая, умело обхватил грудь, зная на основании многолетнего опыта и природного инстинкта, как доставить наслаждение. Ее колени подогнулись, она почувствовала, как жаркая волна захлестнула ее. Это было так давно. Так давно…
Он молчал, понимая, что слова могут все испортить, за него говорили его пальцы, нежно ласкающие тонкую ткань купальника. Он наклонился и медленно поцеловал ее в шею, затем стал покрывать поцелуями щеки, подбородок, нежно коснулся мочки уха и, наконец, завладел ее губами так, что ей померещилось совершенно невероятное: его желание столь же неистово, как и ее. И, презирая собственную слабость, она отдалась его поцелуям, отвечая на них с голодной жадностью, словно это было единственной истиной на свете.
Даже в плохие времена, которых хватало в их семейной жизни, он всегда мог вызвать у нее подобную реакцию. Стефано был ее учителем, ее наставником. Он обучил ее искусству любви, и он, только он, мог проделывать это с ней.
Стефано вновь заговорил:
— Сюда, — и провел рукой по внутренней части ее бедер. — Ты любишь, когда они смотрят сюда?
Он приблизил свои губы к ее губам, так что она чувствовала его горячее дыхание.
Стефано намеренно оскорблял ее, и все же от его ласк так кружилась голова, что ей пришлось вцепиться ему в плечи, чтобы не рухнуть к его ногам.
— Ты думаешь, им бы понравилось делать то, что я делаю с тобой? А? — И он скользнул рукой под ее купальник, нащупывая медовую влажность.
Она издала слабый стон и крепко обхватила его шею.
— Стефано! — сдавленно крикнула она, забыв обо всем на свете, не в состоянии отказаться от того восторга, который он вызывал в ней. — Стефано — нет! Не надо. Ты же знаешь, не надо. — Ничего не значащая просьба прозвучала жалобно.
Он остановился и оттолкнул ее с холодной жестокостью. Крессида в полной растерянности смотрела, как он спокойно подошел к зеркалу, висевшему над умывальником, поправил галстук, взглянул на дорогие золотые часы. Глаза его насмешливо блеснули.
— Ты права, действительно, не надо, — согласился Стефано. — Сейчас у меня деловая встреча. Очень важная встреча, и, разумеется, я не собираюсь пренебречь ею ради того, чтобы, как вы, англичане, говорите, «перепихнуться по-быстрому».
Наступила секундная пауза, когда она, совершенно ошеломленная, пыталась осмыслить его слова, а когда ей это наконец удалось, ярость, усиленная чувством отвращения к себе, вылилась в бурную вспышку. С криком она набросилась на него и стала колотить по его мощной груди, впрочем, без всякого эффекта.
— Как ты смеешь? — возмущалась Крессида. — Как ты смеешь делать это?
— Что? — спокойно спросил он.
— Приходишь сюда вот так и.., и…
— И трогаю тебя? — насмешливо произнес он. — Целую тебя? Заставляю тебя трепетать от моих ласк, и вижу, как сильно ты хочешь меня, даже теперь?
— Ты — животное! — закричала она. — Подонок, негодяй…
Стефано смеялся, в глазах его плясали веселые огоньки, он схватил ее за руки и посмотрел сверху вниз, как на несмышленую девчонку.
— Ш-ш-ш, дорогая, — прошептал он, — нельзя так говорить о своем муже…
— Очень скоро ты не будешь моим мужем! — завопила она возмущенно. — Поймешь ты это когда-нибудь или нет?
Он поцокал языком:
— Какая же ты упрямая. Выбрось из своей хорошенькой головки эти дурацкие мысли. В том, что я хочу тебя, нет ничего плохого. Это вполне естественно.
— Лучше гореть в аду!
Он спокойно продолжал, будто не слыша ее слов, с той же уверенной улыбкой на губах и ожиданием в холодных блестящих глазах:
— Я знаю, что ты хочешь меня, и я хочу тебя. Но не сейчас. И не здесь. Я не допущу, чтобы после такого большого перерыва это произошло на полу твоей уборной. Мне нужна кровать, пусть узкая, но кровать, и это обязательно. И на всю ночь. Я хочу любить тебя всю ночь.
Через минуту она, наверное, проснется, но пока продолжается этот кошмар, Крессида заставила себя произнести:
— Ты не будешь любить меня! Забудь об этом, Стефано. И больше никогда не приближайся ко мне. Слышишь! Никогда в жизни. У нас с тобой все кончилось. Конец.
Он кротко посмотрел на нее, затем пожал плечами в своей типично итальянской манере, которую она когда-то находила неотразимой.
— Я все еще хочу тебя, — сказал он.
— Хватит трепаться! — огрызнулась она, неожиданно вспомнив его странное и старомодное отвращение к слэнгу.
— И еще… — Он опять пожал плечами. — Ты знаешь меня достаточно хорошо, дорогая, поэтому не сомневайся, я добьюсь, чего хочу.